Александр Македонский, конечно, выдумщик, но ничего лучше тривиального отравления аконитом – в духе Агаты Кристи – не придумал для убийства своего учителя Аристотеля. Сколько же Шурятка на свидетелей потратил, страшно представить? Но – деньги у него были.

Ученики Платона оказались честными, причин не придумывали: в апокрифах так и значится – убит учениками. Но это – удел безупречно совершенных педагогов, гениальных. Обычных совершенных учителей убивали просто так, без политических памфлетов, без лжи и резонерства. Без толчка в пропасть (божественную бездну) – просто резали или душили. Как Александр I своего отца и магистра Павла I, к примеру.

Со мной у них, ученичков, не заладилось. Я ведь средний, не гений, но и не дурной учитель.

Думаете, что этот миф – убийство учителей учениками – сродни прочим фантазиям? Не верите, не стану настаивать. Но зерна истины в любом мифе, как водится, прорастают. Хотя вода в горшке, где проклюнулись зерна, дурно пахнет.

Начиналось всегда одинаково: собирали талантливых детей. Учителя впадали в энтузиастическое неистовство и спорили, кто лучше научит. Те, что похитрее, основывали собственные школы, дабы исключить сравнение, хотя бы в стенах школы. Это не спасало, вспомните о Платоне, Пифагоре. У них-то как раз собственные школы… Были.

Я учил и вне школы, иной раз одного ученика от младенчества до зрелости; и в гимназиях, сообща с другими, такими же наивными учителями, как я – в то время. Пока учил детей, сам учился у них и заражался юной энергией. Но за энергию надо платить, хотя бы и не по квитанции. Я запустил свое хозяйство, виноградники. Мне стала неинтересна плата за обучение, хватало восхищения, а времени – нет, времени не хватало. Моя жена, типичная рабочая лошадка, устала тащить дом на своем горбу, сделалась сварливой, после откровенно злой. Родные дети смеялись надо мной. О детях еще расскажу… Жена не выдержала, ушла, то есть выгнала из дома меня. Теперь уже надо мной смеялись другие дети – ученики, те, что посмышленее и понахальнее.

А времена менялись. Человеческая мысль развивалась, куда-то шло человечество… Учить становилось интереснее, конкуренция среди преподавателей росла. Появился термин «несовершенные учителя», открылась бездна, «звезд полна», как позже напишут. Впрочем, с этой божественной бездны я и начал…

Учителя начали убивать «несовершенных» из своей среды сами. Это была первая волна. «Плохих» учителей наивно сбрасывали со скалы. После перепишут: дескать, в бездну летели несовершенные младенцы, младенцев историкам сбрасывать не так стыдно, прецеденты есть.

Позже за учителей взялись ученики. Они взрослели, богатели, получали высокие должности и даже заделывались правителями. Новым владыкам мешали свидетели их нерасчетливых ошибок отрочества. А божеству государственности требовались смышленые крепкие жрецы без старых привязанностей, что тянут назад и призывают к бессмысленной раздаче благ кому-то неважному, оставшемуся в смешном детском прошлом.

Несмотря на риск и страх перед смертью, чей образ заведомо напоминает черты талантливого ученика, существовало много школ и учителей. В те времена государства частенько жили мирно, но именно тогда начали переписывать историю, придумывая войны, эпидемии и катастрофы, чтобы скрыть неловкие массовые убийства преподавателей. Вы уже поняли, к чему клоню? Так просторная воздушная Античность сменилась ржавчиной Средневековья. Да-да, именно из-за нехватки учителей. Империи ослабели от недостатка авторитетов и дисциплины. Гунны, взращенные суровыми, отрицающими фантазию учителями, оседлали Европу. Но меж детей гуннов (дети есть дети) тоже встречались талантливые. Они торопились, эти пришлые подростки-недоучки, – утверждать свое и завоевывать. И убивать учителей. А поскольку торопились, убивали и чужих учителей тоже. Собственно, мракобесие Средневековья именно от дефицита классных руководителей.

Итак, учителей стало мало, и вышло нам послабление. Не всем, лишь посредственным.

Я привык прятаться под попоной посредственности, да и был посредственностью, наверное. Я выжил.

Я учу детей не только добру, или наукам, или искусствам, я учу их жизни. А она – разная. Цветная, пахучая, опасная. Я соблазняю, как положено учителю, так бывает соблазнителен кентавр: не только для женщин, но и для кобылиц, детей и правителей, бесконечно соблазнителен самой своей двойственностью.

Я, кентавр Хирон, обучая, меняю суть учения, меняю тезисы, но оставляю направление – к свету. Точно так неразумные божьи коровки всегда ползут по направлению к солнцу, потому их называют – божьи.

Я усвоил уроки детей и учу их хитрости и обману в числе прочих дисциплин. Улисс по прозвищу Одиссей обнаружил в этих науках особенные таланты, но оказался добрым мальчиком и ни разу не посягал на мою жизнь – приятная неожиданность. Но я регулярно меняю образ, от школы к школе, от века к веку, – меня еще зовут Протеем. Раньше звали. Пусть это не родное имя. Но время умаляется, моя милая Античность занимала более половины того, что случилось после, – сами видите. Хотя бы по объему ссылок в Интернете.

Я вынужден постоянно менять места обитания, имя, учеников – это само собой! Но я счастлив! Несмотря на одиночество, риск, неблагодарность!

Сколько было талантливых учеников! И это многое искупает.

Но вот родных детей учить не довелось. Мой первенец – дочь Гиппа – пошла в лошадиную породу, родилась четырехногой, хотя мать ее была крайне привлекательна в человеческом обличье. О, эти стройные сильные бедра! Чувственные ноздри! Не будем о прочем… Как всякая нимфа, она не умела удержать ни облик, ни честь. Облик меняла на лошажий – это если со мной. Честь потеряла с пастухом Эвером, праправнуком известного Ноя. А чего еще ждать от переменчивой нимфы? Но я не в обиде, в нимфах понимал… Моя наука дочери-первенцу была ни к чему: пытался учить, пока бегала стригунком, тщетно. Зато девочка удачно вышла замуж. Пригодилась-таки если не наука, хотя бы статус образованной (лошадки). Следующие дети, можно сказать, родились на конюшне. Жена, сходив налево, догадала, что жеребят рожать легче. И грудь не портится – козы тут как тут. Ведь в Греции как? Коз хлебом не корми – дай ребеночка взрастить! Детки не говорили даже на койне, только ржали – надо мной, уже жаловался. Кроме состязаний колесниц и качественной травы их ничего не интересовало.

Но я учил других. Асклепия вот – медицине. Сын Аполлона, не какой-нибудь пацанчик из степных племен! Он еще только осваивал высокий греческий язык, с трудом удерживался на моем крупе, цепляясь за шерсть розовыми безволосыми пальчиками левой руки, а правую уже тянул к белене, траве воскрешения. Даже в младенчестве его волновала тайна бессмертия. Асклепий – из первых учеников. Он не пытался меня убить,